Основные черты особо опасного преступника. Глава II. Основные черты особо опасного преступника Предмет серийного убийцы уникальный tf2

Все те, кто наивно полагал, что пожизненное заключение для убийц и насильников – это навсегда, уже сегодня начинают убеждаться в обратном. Немного истории!

Вспомните замечательный фильм «Побег из Шоушенка»! Когда перед героями замечательной картины, оказавшимися за решеткой в силу стечения обстоятельств, открывались двери тюрем, по щекам многих зрителей лились слезы радости.

Справедливость торжествовала. Хотя бы в кино! А вот восторжествовала ли она в случае с Анваром Масалимовым, который отбывал пожизненный срок, но не так давно оказался на свободе? Большой вопрос!

Свои убийства Анвар совершил еще во времена СССР. В первый раз он получил 15 лет. Согласно УК РСФСР 1961 года «пятнашка» в 70-е годы была максимально возможным сроком лишения свободы. Дальше - только «вышка», расстрел. Но тогда молодого кавказца пощадили.

Отсидев положенное и отправившись «с чистой совестью на свободу», Масалимов, якобы, «встал на путь исправления». Никто из родных и близких на исторической родине не выразил желания приютить убийцу.

Судьба забросила его в село под названием «Комсомольск», население которого и сегодня не превышает 2000 человек. Там он, словно в сказке, встретил доброго человека в лице пенсионера Гаврилова. Старик, на свою беду, пустил убийцу на постой, ничего не зная о его прошлом.

Устроившись грузчиком, Масалимов злоупотреблял спиртными напитками, постепенно спаивая добросердечного пенсионера. В один «прекрасный» вечер Анвар «отблагодарил» надоевшего ему деда по-своему. Задушил после очередного совместного возлияния.

С помощью давно присмотренного в доме топора Масалимов, расчленил тело Гаврилова. Голову сжег в домашней печи, а туловище, руки и ноги потихоньку выбросил в выгребную яму.

Случилось это 17 августа 1991 года. Аккурат за пару дней до того, как в стране случился путч. Великая эпоха советского государства с его законами, устоявшимися нормами и правилами подходила к концу.

Где же дед? – улыбалась Масалимову соседка, уже две недели как не видевшая Гаврилова.

Уехал! – бодро отмахнулся Анвар. - Сказал, что на заработки.

Немолодая женщина озадачено посмотрела в след, как ни в чем не бывало отправившемуся на работу Масалимову. Странно все это было… Учитывая возраст Гаврилова, отправляться на заработки ему было поздновато. Впоследствии именно эта женщина обнаружит страшную находку, присмотревшись да принюхавшись в отхожем месте.

Анвар делал все возможное и невозможное, чтобы следователи и суд поверили в то, что убийство было совершено по неосторожности.

Я ему фотографии свои показывал! – отчаянно жестикулировал на следственном эксперименте Масалимов. - Он пьяный был. Взял и в печку бросил. Ну, я и не удержался… Толкнул разок!

В то, что огорченный Анвар в сердцах ударил деда кулаком по лицу, а тот возьми да и ударься головой об угол печки, верилось с трудом. Уничтожить тело без следа можно только с помощью специального оборудования, имеющегося, разве что, в крематории. Эксперты в один голос утверждали, что причиной смерти Гаврилова стала сломанная подъязычная кость.

Значит, пожилого мужчину душили?

Значит, убийство доброго, но недальновидного старика, приютившего подонка, было преднамеренным?

Вердикт суда был суров:

- …приговорить к высшей мере наказания, расстрелу! – услышал 29 октября 1992 года последние слова судьи, зачитавшего приговор, Анвар Масалимов.

С 1991 по сентябрь 1996 года смертные приговоры в России выполнялись «рандомно». 14 февраля исполнится 24 года с момента казни легендарного серийного убийцы с Украины Андрея Чикатило, на счету которого по самым скромным подсчетам 53 трупа.

Один из последних выстрелов прозвучал в конце лета 1996 года. Под пистолет палача шагнул гомосексуалист-педофил Сергей Головкин по кличке «Фишер», насиловавший, убивавший мальчиков и сдиравший с них кожу в личном гараже Подмосковья. Символично то, что в полукилометре от зловещего гаража Головкина, загубившего 11 детских душ, находилась старая дача Бориса Николаевича Ельцина.

Как удалось выжить Анвару Масалимову? Пытаясь проследить его судьбу до 1996 года, рискнем предположить, что в «расход» пускали в первую очередь тех, у кого количество жертв исчислялось десятками. Ведь идея моратория витала в воздухе! Налаживались отношения с прогрессивной Европой. К слову, в США сроки возможного опротестования смертного приговора вполне могут позволить приговоренному умереть своей смертью. За океаном адвокаты смертников работают десятилетиями.

Масалимову, отчаянно опротестовывавшему вердикт суда и заявлявшему о все новых и новых деталях дела, удалось-таки «досидеть» до моратория.

Когда же его ввели? Польстившись возможностью присутствия России в Совете Европы, одним из основных условий вступления в который является отсутствие в стране смертной казни, 16 мая 1996 года Борис Ельцин подписал указ № 724. В нем говорилось о «поэтапном сокращении» применения высшей меры.

Последний выстрел от имени Российской Федерации прозвучал 2 сентября 1996, когда «исполнили» кого-то из многих сотен приговоренных к расстрелу. Кем был этот человек? Неизвестно. Но точно не Масалимов. И не кто-то из 703 человек, которым Ельцин своим указом № 698 выписал «путевку в жизнь», заменив смертную казнь пожизненным заключением.

В отличие от массового убийцы Андреса Брейвика, который отбывает наказание в камере с беговой дорожкой и персональным компьютером с услужливо обновляемым администрацией тюрьмы набором игр, российские душегубы содержатся в более «аскетичных» условиях.

Колонии для пожизненно заключенных («Белый лебедь» и «Вологодский пятак», «Черный дельфин» и «Полярная сова», откуда, собственно, и «откинулся» Анвар Масалимов) курортами не назовешь.

Может, оно и правильно? Ведь создай в наших исправительных учреждениях условия «как у Брейвика», в тюрьмы стояли бы очереди.

Однако сидеть до конца жизни Масалимов вовсе не намеревался. Сколько бы новых уголовных кодексов не были принято с момента его посадки, проступок Анвара государство обязано было рассматривать в соответствии с действовавшими на момент преступления законами (УК РСФСР, 1961).

Важный факт: многие их тех, кому смертная казнь заменена пожизненным заключением, уже отсидели 25 лет и серийно подают документы на «условно-досрочное». По закону эту «армию» сидельцев-смертников, действительно, могут выпустить спустя 25 лет при хорошем поведении.

Вот только администрации колоний для ПЗК делать этого не спешат. Начальники исправительных учреждений осознают колоссальную ответственность, которую каждый из них возьмет на себя, в письменной форме доложив суду, что человек, осужденный к пожизненному заключению, исправился и в дальнейшем отбывании наказания не нуждается.

А если это, не к ночи будь помянут, расписавшийся в симпатиях к Навальному 43-летний битцевский маньяк Александр Пичушкин, который пребывает в хорошей физической форме и уже сейчас заявляет корреспондентам, что, освободившись, «первым делом убьет пару человек, а потом изнасилует женщину»? Конец, как говорится, цитаты.

Анвар Масалимов, годами на пролет методично добивавшийся вовсе не УДО, а всего лишь… переквалификации его деяний. Дескать, судить его надо было не по статье 102 УК («Убийство при отягчающих»), а по статье 103 (просто «Умышленное убийство»).

Отягчающими в 1992 году суд счел состояние алкогольного опьянения, в котором, по мнению следствия, практически гарантировано находился Масалимов, когда убивал старика.

Но пойман на месте преступления Анвар не был. Прошло четверть века и… попробуй докажи – пил он в тот вечер или нет?

А то что он старика разрубил на части, а затем спустил фрагменты его тела в сельский нужник… Так разве это «отягчает»? С точки зрения закона, по всей видимости, нет.

И судя по заявлению, которое сегодня сделала Федеральная служба исполнения наказаний, у Анвара Масалимова все «ОК». Задолженностей перед обществом у него больше нет.

Куда подался человек, который пробыл в тюрьме, в общей сложности, 41 год? В администрации колонии Масалимов заявлял, дескать, уйдет в монастырь, станет послушником и будет возносить молитвы за упокой душ убиенных до конца дней своих. Даже в его личном деле сказано, что он убывает в дом № 17 по ул. Генерала Дорохова в Москве.

Здесь, действительно, находится Храм св. Дмитрия Ростовского, с одним из священнослужителей которого вел душещипательную переписку вдруг уверовавший в заключении Анвар. Но, представ перед отцом Андреем, Масалимов его, мягко говоря, удивил.

Тот факт, что Масалимов больше ничего не должен обществу, с его точки зрения, вовсе не означает, что общество ничего не должно ему. Рецидивист намерен «предъявить» государству, так долго мурыжившему его в тюрьмах, за причиненные неудобства.

После визита в храм «смертника» никто не видел. Сколько сейчас Анвару Масалимову? 63 года. Для не употреблявшего алкоголя на протяжении последних 25 лет мужчины, обеспечивавшегося за счет налогоплательщиков сбалансированным трехразовым питанием, это не возраст. Он полон сил. А еще, как выяснилось, душа его изнывает от обид за бесцельно прожитые годы, проведенные в тюрьме.

На сегодняшний день Анвар Масалимов – свободный гражданин России. Где он сейчас? Не знает никто. И не имеет права знать. Именно поэтому на сайте ФСИН имя Масалимова «конспиративно» обозначено одной лишь буковкой «М.», чтобы у гражданина, если он захочет трудоустроиться (или баллотироваться в депутаты – чем не шутит черт?), не было лишних претензий, 0 пишет Русполит .

В России много добрых людей. Возможно, какой-нибудь старичок или старушка (а то и вдова) уже распахнули перед Масалимовым двери своего дома и теперь хлебают с ним на одной кухне компот или что-то покрепче, ничего не зная о его прошлом?

АНТОНЯН Ю.М.,
НЕКРОФИЛИЯ КАК СВОЙСТВО ОСОБО ОПАСНЫХ УБИЙЦ.

«Научный портал МВД России», №1, 2010 г., с. 44-52.

Из числа преступников нужно выделить особо опасных убийц, к которым следует отнести главарей преступных тоталитарных режимов, террористов, серийных сексуальных убийц, наемных убийц, лиц, совершающих неоднократные убийства на бытовой почве, из хулиганских и корыстных побуждений. Особо опасных убийц отличает некрофилия как неотъемлемая черта, которая в своем криминальном выражении может быть не только у них. Но это свойство отсутствует у двух категорий особо опасных преступников – серийных насильников и совратителей детей.

Кратко некрофилию можно определить как тесный психологический контакт со смертью. Поскольку я расцениваю большинство особо опасных преступников (за только что упомянутыми исключениями) в качестве некрофилов, возникает настоятельная необходимость подробно остановиться на истории научного познания этого явления и его понятии.

Одним из первых, кто подробно описал это из ряда вон выходящее нарушение, был Р. Крафт-Эбинг, который рассматривал некрофилию в качестве патологического полового влечения. Он считал, что в отдельных случаях неудержимое половое влечение не видит в наступившей смерти препятствия к своему удовлетворению. В других случаях, по мнению Р. Крафта-Эбинга, наблюдается явное предпочтение, отдаваемое трупу перед живой женщиной. В том случае если над трупом не совершаются такие действия, как, например, его расчленение, причину возбуждения нужно, по всей вероятности, искать в самой безжизненности тела. Возможно, труп единственно представляет сочетание человеческой формы с полным отсутствием воли и поэтому некрофил удовлетворяет патологическую потребность видеть объект желания безгранично себе под чиненным без возможности сопротивления.

Р. Крафт-Эбинг детально рассказывает историю жизни сержанта Бертрана, случай которого стал в сексопатологии хрестоматийным, породив даже синоним некрофилии – бертранизм. Бертран выкапывал трупы женщин и вступал с ними в «половые сношения». Крафт-Эбинг приводит взятый из литературы красноречивый случай смещенной, почти символической некрофилии. Его описал Таксиль: некий прелат по временам являлся в Париж в дом терпимости и заказывал себе проститутку, которая должна была ложиться на парадную постель, изображая труп; для довершения сходства он заставлял ее сильно набелиться. Какое-то время в комнате, превращенной в покойницкую, он, облачившись в траурную одежду, совершал печальный обряд, читал отходную, затем совокуплялся с молодой женщиной, которая все это время должна была изображать усопшую 1 .

К сожалению, констатировал Крафт-Эбинг, в большинстве описанных в литературе случаев не было произведено обследования психического состояния преступника, так что вопрос, может ли некрофилия иметь место у психически здоровых людей, остается открытым. Кто знает те ужасные извращения, которые возможны в половой жизни, тот не решится ответить на этот вопрос категорическим отрицанием 2 .

Р. Крафт-Эбинг имеет в виду только сексуальную некрофилию. Он совершенно справедливо связывает ее с садизмом, и связь между этими явлениями прослеживается, по-видимому, на двух уровнях. Во-первых, на уровне разрушения живого и, во-вторых, – удовлетворения таким образом актуальной сексуальной потребности. Конечно, здесь остается открытым вопрос, почему названная потребность удовлетворяется именно таким, а не другим способом, и эта загадка представляется наиболее существенной. В то же время вслед за Р. Крафтом-Эбингом необходимо обратить особое внимание на то, что и субъективная тенденция к разрушению, и влечение к трупам, в том числе с целью соития с ними, часто носят неодолимый, компульсивный характер. Человек попадает в жесткую психологическую зависимость от таких своих желаний, причем их причина и корни ему совершенно неясны, более того, неосознаваемыми. Разумеется, компульсивный характер носит далеко не только некрофилия.

Сексуальная некрофилия обычно проявляется в соитии с трупами, реже – в убийстве женщин, детей и подростков для вступления с ними в сексуальные контакты.

Э. Крепелин к числу некрофильских проявлений отнес такой, например, случай, когда мужчина при половом акте обнаруживал желание вырвать у девушки зубами кусок мяса, потом он это осуществил на самом деле. Он приводит и такой факт, когда другой мужчина, выкапывавший мертвецов, целовал гениталии женских трупов и даже унес один труп к себе домой, чтобы осквернить его, так как живые женщины не желали иметь с этим мужчиной дело 3 .

Легко заметить, что все некрофильские проявления можно четко разделить на две группы: вступление в сексуальные контакты с уже мертвым человеком (чаще – с женщиной) и убийство в этих же целях либо получение сексуального удовлетворения в процессе самого убийства, агонии жертвы, расчленения трупа, вырезания внутренностей, съедения отдельных кусков тела и т.д. Во втором случае потерпевшими выступают не только женщины, но и несовершеннолетние обоего пола. Вслед за Крафтом-Эбингом некрофилией вначале называли факты сексуальных посягательств на тех, кто умер не от рук некрофилов, большинство из которых являются психически больными людьми. Можно назвать данную парафилию (извращение) «истинной» некрофилией, другие же ее виды отличаются от нее, иногда резко.

Нет нужды доказывать, что некрофилы, даже если они невменяемы, представляют собой исключительную опасность. Она определяется главным образом тем, что совершаются ужаснейшие, выходящие за пределы всего мыслимого, злодеяния и, как правило, с особой жестокостью. Если же брать все такие парафильные сексуальные деяния, то они еще и грубо подрывают наши представления о живых и мертвых, об отношении к усопшим, к вечному таинству смерти и, разумеется, о контактах между полами. В сексуальной некрофилии наиболее очевидно и ярко проявляются некрофильские тенденции – влечение к трупам, к разлагающемуся, к тому, что противостоит жизни, что вызывает страх и трепет у большинства людей, при некрофильском убийстве – разрушение живого.

Сексопатологи обычно исходят из того, что главную роль в формировании «истинной» некрофилии играет психопатологическая почва, именно она способствует закреплению в личности патологического влечения и его реализации. Названный вид некрофилии чаще встречается у психически больных с выраженным слабоумием или эндогенным процессом, а также в рамках «ядерной» психопатии. Отмечается также, что у больных эпилепсией при грубом интеллектуальном снижении встречаются случаи некрофилии, которые обычно становятся объектом психиатрической экспертизы. Возможно, что в формировании этого извращения некоторое значение имеет и садизм, что позволяет достичь абсолютного господства над трупом и осуществить любые манипуляции с ним, в том числе унижающие, как если бы это был живой человек.

В ряде случаев в половые сношения с трупами вступают люди, у которых крайне затруднены обычные контакты с женщинами и которые много раз терпели поражения в своих попытках добиться у них взаимности. Но даже тогда некрофилия обычно развивается на фоне того или иного расстройства психической деятельности. Вообще некрофилия, как и многие другие личностные свойства и тенденции (например, агрессивность), носит нейтральный характер и может реализовываться как в уголовно наказуемых, так и в социально полезных формах. Вполне допустимо предположить, что некрофильские влечения могут быть у некоторых патологоанатомов и служителей моргов, но оставаться лишь на психологическом уровне и носить полностью бессознательный характер. Полагаю, что патологоанатомы и служители моргов, во всяком случае многие из них, являются некрофилами (но не сексуальными). Нет нужды доказывать, что такие лица заняты общественно полезной деятельностью.

Трудно с высокой степенью достоверности утверждать, в силу каких причин субъект вступает в соитие с покойником, умершим, скажем, естественной смертью, или убивает специально для того, чтобы совершить поло вой акт. Можно предположить, что во втором случае это чаше всего происходит потому, что психотравмирующие переживания, в связи с блокированием сексуальной потребности и постоянными провалами в межполовых отношениях, переплетаются с высоким уровнем агрессивности и в целом женщина предстает враждебной и неумолимой силой. Ее нужно сокрушить и привести к абсолютному повиновению либо отомстить всем женщинам за все прошлые обиды. Именно это отчасти объясняет и такие факты, когда после половой близости с трупом убийца начинает кромсать тело, глумиться над ним, отрезать отдельные куски и т.д. К тому же само убийство часто совершается с особой жестокостью, а все это позволяет говорить о переплетении некрофилии с садизмом во время совершения преступления и после этого.

Конечно, в совершении некрофильских актов большое значение имеет то, что возможность удовлетворения сексуальной потребности индивида заблокирована и он страдает расстройствами психической деятельности. Тем не менее, если ограничиться учетом только этих обстоятельств, в целом остаются неясными причины таких действий, т.е. приведенные соображения не представляются исчерпывающими в качестве причин сексуальной некрофилии. Во-первых, сами по себе психические аномалии и психические болезни полностью не объясняют любое поведение. Во-вторых, почему и каким образом без остатка преодолевается естественная неприязнь, даже отвращение и страх перед мертвым телом, которое, напротив, становится объектом любовных ласк и вызывает сильное сексуальное возбуждение. Осуждение окружающих и угроза уголовного наказания за подобные поступки, по сравнению с указанными психологическими барьерами, которые легко преодолеваются, выглядят несущественными. В-третьих, почему невозможность удовлетворения актуальной физиологической сексуальной потребности приводит к некрофильским посягательствам, а не к какому-либо иному поведению, например к мастурбации или совершению изнасилования. Даже такое тяжкое преступление, как изнасилование, по сравнению с сексуальной некрофилией, представляется несравненно более человеческим и понятным.

Ответы на поставленные вопросы можно найти, только опираясь на тот несомненный факт, что лица с анализируемой сексуальной парафилией являются некрофильскими личностями. Ниже будут приведены многие характеристики подобных людей, здесь же я назову их основную черту: влечение к мертвому, к смерти. Именно данный фундаментальный фактор определяет их отношение к себе, к окружающим, ко всему миру, поэтому даже сексуальная потребность, реализация которой является главным источником жизни, удовлетворяется на мертвых. Иными словами, они – люди смерти, а не жизни, и по этой причине мертвое женское тело для них так же желанно, как для нормального человека – живое.

Как бы ни были опасны случаи сексуальной некрофилии, даже те, когда совершается убийство для получения полового удовлетворения, какой бы гнев они ни вызывали, все-таки подобных фактов мало. В этом смысле (только в этом) сексуальная некрофилия не идет ни в какое сравнение с асексуальной, теория которой впервые была разработана Э. Фроммом.

Э. Фромм определяет некрофилию «как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушить во имя одного разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Это стремление расчленять живые структуры». Это – исходное определение, которое автор дополняет весьма существенными особенностями: влечение к мертвым и разлагающимся объектам наиболее отчетливо проявляется в сновидениях некрофилов; некрофильские побуждения порой явственно прослеживаются в непроизвольных, «ничего не значащих действиях», «в психологии обыденной жизни», где, по мысли Фрейда, проявляются вытесненные желания; на все жизненные проблемы некрофил всегда в принципе отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно; в общении он обычно проявляет холодность, чопорность, отчужденность, реальным для него является прошлое, а не настоящее; у такого человека специфическое выражение лица, неподвижное, маловыразительное, каменное, он обычно не способен смеяться; наиболее употребимыми в некрофильском лексиконе являются слова, имеющие отношение к разрушению или же к испражнениям и нечистотам; некрофильские личности преклоняются перед техникой, перед всем механическим, предпочитая живой природе и живым людям их изображения, отрицая все натуральное 4 .

Фромм имеет здесь в виду не только и даже не столько некрофильские поступки, сколько некрофильский характер, соответствующую личность, которая может реализовать в поведении заложенные в ней тенденции. Не у каждого человека, склонного к разрушению и ко всему мертвому, имеется полный набор перечисленных качеств, достаточно, чтобы в нем присутствовали наиболее важные из них. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Фромм в этой связи приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом: «Он был очарован бюрократическим по рядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения» 5 . Такими же убийцами без страсти были и многие руководители репрессивных служб, начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, что «поручала им партия». Конечно, среди подобных «служителей смерти» были и есть садисты, которые наслаждаются мучениями жертв и относятся к тому же племени некрофилов.

Э. Фромм на примере Гитлера блестяще доказал наличие некрофильских личностей и некрофильского характера. Совершенно очевидно, что такой личностью может быть не только убийца, стреляющий по толпе, но и многие преступные правители, которые организуют разрушения и уничтожение людей. Подобно Гитлеру некрофилом был и Сталин. Он страстно тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушал и уничтожал, отчего испытывал величайшее удовлетворение.

Однако вернемся на другой уровень – «обыкновенных» убийц, насильников, поджигателей. Конечно, далеко не каждый из них может быть отнесен к некрофильским личностям. Среди убийц немало тех, кто совершил преступление в состоянии сильного переживания, из мести или ненависти к другому человеку, под давлением соучастников или иных сложных обстоятельств своей жизни и при этом горько сожалел о случившемся, и т.д. Некрофил же – это человек, который все проблемы склонен решать только путем насилия и разрушения, которому доставляет наслаждение мучить и заставлять страдать, одним словом, тот, кто не может существовать, не превращая живое в неживое. Он не умеет раскаиваться.

Среди насильственных преступников достаточно много некрофилов, и к их числу в первую очередь надо отнести тех, кто не видит никакого иного выхода из своей жизненной ситуации, кроме убийства и разрушения, кто постоянно прибегает к ним, даже невзирая на то, что уже наказывался за это.

В данном случае специальный рецидив насильственных преступлений весьма показателен, особенно если в их цепи присутствует убийство. Если же говорить об уровнях некрофильности, то наивысший из них будет представлен теми, кто убивает детей или совершенно незнакомых людей, с которыми не сводят личных счетов и к которым не могут испытывать ненависти или вражды (например, стреляя по толпе или убивая при разбое случайного прохожего), – наемными убийцами, которым все равно, кого убивать, лишь бы за это платили и была удовлетворена их жажда разрушения, наемниками-авантюристами в войнах и межнациональных конфликтах, политическими и религиозными террористами, среди которых много фанатиков, наконец сексуальными убийцами. Разумеется, это не полный перечень некрофилов-убийц.

При определении некрофилии не имеет значения, совершается ли убийство для удовлетворения половой страсти или ради иных целей. Главное в том, что субъект прибегает к причинению смерти для решения своих внутренних проблем. В определенном смысле даже самоубийцу можно считать некрофилом, если он только в лишении себя жизни видит выход из сложившейся ситуации. В принципе для определения наличия некрофилии не имеет значения, одно ли совершено убийство или несколько, главное в том, что именно и только в лишении жизни другого преступник ощущает единственный путь. Как легко убедиться, предлагаемое понимание некрофилии позволяет объединить обе основные формы такого явления – сексуальную и асексуальную. Естественно, что в действиях одного человека можно обнаружить обе формы, но такое бывает сравнительно редко. Разумеется, эти формы смешивать нельзя, тем более что они разительно отличаются друг от друга так же, как и личности их носителей, но, конечно, по другим признакам.

Несмотря на немалый эмпирический материал и теоретические конструкции, в современной отечественной сексопатологии господствует мнение, что некрофилия – это только половое влечение к трупам и совершение с ними сексуальных действий. Тем самым отрицается существование несексуальной некрофилии. В этом аспекте характерна позиция авторов Справочника по сексопатологии (1990 г.), которые предприняли попытку показать генезис сексуальной некрофилии. Она сводится к следующему.

Оргазм у детей обоего пола нередко сочетается с аффектом страха и тревоги, ввиду чего первично нейтральное тревожное состояние (например, предстоящая классная работа) может вызвать оргазм. Для сексуального удовлетворения ребенок иногда сам приводит себя в состояние тревоги путем чтения страшных рассказов или вызывания в воображении соответствующих представлений. Определенное значение в происхождении этого состояния имеет не только запугивание детей кладбищами, трупами и покойниками, но и стремление большинства детей на определенном этапе развития к восприятию этих рассказов, потребность в переживании ощущения страха. При резком снижении порогов возбужденности нервных структур, обеспечивающих эякуляцию и оргазм, у отдельных детей во время страшных рассказов и запугивания может наступить оргазм. Тематика рассказов, приводящих к оргазму, может стать основой для патологического фантазирования. Однако главную роль в формировании этой парафилии играет психопатологическая почва, именно она помогает решиться на реализацию патологического влечения и закрепить его. Несомненно, некрофилия чаше всего встречается у психически больных, в первую очередь с выраженным слабоумием или эндогенным процессом. У подростков с таким процессом сексуальность определяется частыми, оторванными от действительности фантазиями с примесью извращений, хотя возможно формирование некрофилии и в рамках «ядерной» психопатии. Кроме того, в формировании некрофилии определенную роль играет садизм, проявляющийся в осквернении трупа и надругательстве над ним, или мазохизм, связанный с отвращением при контакте с трупом и страхом разоблачения.

Авторы Справочника указывают также, что поиск объекта для совершения полового акта с трупом представляет определенные трудности. Некрофилы охотятся за трупами, пытаются проникнуть в дом, где есть покойник. Чтобы иметь свободный доступ к трупам, они нередко устраиваются работать в морги. Бывает, что в поисках объекта своего удовлетворения некрофилы идут на убийство, после чего совершают половой акт с трупом жертвы. В этих случаях убийство не связано с удовлетворением садистских тенденций, а служит средством достижения поставленной цели. Авторы обращают внимание на криминогенную сексуальную некрофилию и в этом плане справедливо указывают на возможность убийства с целью соития с трупом, на несексуальные формы анализируемого явления. Очевидно, они располагают данными о том, что ребенок приводит себя в состояние тревоги, вызывающее оргазм, и что при низком пороге возбудимости нервных структур и при наличии сексопатологической почвы это способно приводить к развитию некрофильских тенденций. Однако все-таки непонятно, каким образом оргазм у детей связан с сексуальной некрофилией в будущем.

Я буду руководствоваться мыслью, что некрофильской может быть не только отдельная личность, но и группы людей, даже отдельные эпохи в жизни того или иного общества, т.е. буду исходить из значительно более широкого понимания некрофилии, чем это делалось до сих пор. Некрофильской эпохой я признаю ту, в которой смерть (и угроза ее применения) становится основным регулятором отношений людей и управляет жизнью страны, т.е. смерть в такую эпоху выступает в качестве основного способа реализации идей и решения возникающих проблем. Некрофильскими эпохами в первую очередь являются германский нацизм и советский большевизм. Следовательно, в понятие некрофилии я намерен ввести весьма обширный социальный компонент, хотя и разделяю мнение К.Г. Юнга о том, что причиной кровавого тоталитаризма, понимаемого мною и как вид некрофилии, выступают факторы психического порядка.

Юнг писал: «Нацизм-социализм был одним из тех психологических массовых феноменов, одной из тех вспышек коллективного бессознательного, о которых я не переставал говорить в течение примерно двадцати лет. Движущие силы психологического массового движения по сути своей архетипичны... Национал-социализм представлял собой массовый психоз... Происшедшее в Германии может быть объяснено только исходя из существования ненормальных состояний разума... Подобное явление известно в психопатологии под названием диссоциации (расщепления) и служит одним из признаков психопатической предрасположенности» 6 . Если национал-социализм (движение, идеология, режим, власть), по мнению Юнга, следует объяснить ненормальным состоянием разума и психопатической предрасположенностью, то к числу его причин необходимо отнести и тенденцию к смерти – некрофилию. Она же есть одна из его причин: в обществе достигнута некая критическая точка, когда оно должно саморазрушиться, чтобы родиться вновь очищенным и оптимистическим, повторяя известный жизненный цикл, закрепленный во множестве мифов, – смерть, новое рождение, упадок, смерть и т.д. Она реализуется при наличии психопатологической почвы. Такой почвой является социальное разложение, гибель институтов гражданского общества и вообще его ликвидация, торжество насилия над всеми иными способами решения социальных и экономических проблем. Способствуя тоталитаризму, порождая его в числе других причин, некрофилия становится одним из его неотъемлемых признаков, выявляя его исключительную общественную опасность. Разумеется, применительно к общественному строю можно говорить лишь об асексуальной некрофилии.

Некрофильская пораженность деспотической власти видна не только в фигурах ее руководящих деятелей и их наиболее активных последователей, но и на всех ступенях иерархической лестницы режима. Я полагаю, что названная власть развязывает самые зло вещие, грязные, низменные инстинкты, актуализирует жажду разрушения и представляет собой попытку коллективного самоубийства общества. Поэтому некрофилия тоталитарной власти всегда носит криминальный характер и должна оцениваться в том числе с позиций уголовного закона.

Не у всех народов некрофильская эпоха связана с тоталитаризмом, а часто – с высоким уровнем их духовных исканий, как, например, у древних египтян. Они, по мнению Г. Лебона, презирали жизнь и лелеяли мысль о смерти. Более всего их занимала неподвижная мумия, которая своими по крытыми эмалью глазами в своей золотой маске вечно созерцает в глубине своего темного жилища таинственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в своем гробовом доме, огромном, как дворец, среди расписанных и покрытых изваяниями стен бесконечных коридоров эти мумии находили здесь все, что прельщало человека в течение его короткого земного существования. Для них копались подземелья, воздвигались обелиски, пилоны, пирамиды, для них обтесывались задумчивые колоссы, сидящие с выражением спокойствия и величия на своих каменных тронах 7 .

Итак, некрофилия – это влечение к смерти, которое может проявляться в различных формах: от самого безобидного и даже общественно полезного влечения, например у патологоанатомов и служителей моргов как возможность удовлетворения потребности в научном познании, до уничтожения и убийства. Влечение к смерти следует отличать от инстинкта смерти (Танатоса – в терминологии психоанализа), одного из самых великих инстинктов человека, который сигнализирует ему о его тварности, неизбежной кончине, конечности, который пытается убедить его в суетности мира и вывести его за пределы тюрьмы, именуемой «Я».

Поскольку тоталитарная власть (режим, идеология, реальная деятельность) некрофильна, она разрушает саму себя, т.е. в ней есть нечто мазохистское. Она ведь упивается своими мнимыми победами, добытыми с помощью грубой силы и преступления, не осознавая, что тем самым летит в бездну.

Опираясь на фрейдовскую теорию Эроса и Танатоса, французский философ и психолог Ж. Делёз приходит к мысли, что ни тот ни другой не могут быть даны или пережиты. По его мнению, имеются лишь те или иные сочетания этих двух, и роль Эроса при этом – связывать энергию Танатоса и подчинять эти сочетания принципу удовольствия. Вот почему, считает он, несмотря на то, что Эрос дан не в большей степени, чем Танатос, он, по крайней мере, позволяет себя услышать и он действует. А Танатос по сути своей безмолвен и тем более страшен 8 .

Танатос, конечно, страшен, но небезмолвен – он властно заявляет о себе во всех сферах бытия, мы же не всегда способы услышать его шепот и прочесть его письмена. Эрос связывает энергию Танатоса в той же мере, в какой Танатос связывает энергию Эроса, т.е. они находятся в равновесии, однако судьба человека состоит не в лихорадочном метании между ними и, конечно, не в рабстве у Танатоса. Современные поклонники де Сада (а их сейчас очень много, Ж. Делёз в том числе), видимо, получают интеллектуальное удовольствие от похвальбы своему кумиру и эпатирования общества, не отдавая себе отчета в том, что такое их поведение есть не что иное, как поклонение Танатосу.

В своей работе Ж. Делёз указывает на то, что садист находит для себя удовольствие в боли другого, мазохист – в своей собственной боли, причем эта последняя играет роль условия, без которого он не получил бы удовольствия. Он отмечает, что, поставив в высшей степени спиритуалистическую проблему о смысле страдания, Ницше дал на нее единственно достойный ответ: если страдание и боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Далее Ж. Делёз переходит к несколько странному, я бы даже сказал, игривому пассажу: если двигаться в этом направлении, то возможны лишь три гипотезы. Гипотеза нормальная, моральная и возвышенная: наши страдания доставляют удовольствие богам, которые созерцают нас и наблюдают за нами. И две извращенных гипотезы: боль доставляет удовольствие тому, кто ее причиняет, или тому, кто ее претерпевает. Ясно, по мнению Ж. Делёза, что нормальный ответ – наиболее фантастический, наиболее психотический из трех, т.е. ответ на первую гипотезу.

Уверен, что все три гипотезы Ж. Делёза относятся к числу извращенных, хотя до сих пор об извращенных гипотезах вообще не было известно. Все они являются садомазохистскими, а поэтому их можно рассматривать лишь в рамках психических аномалий. Та же из них, которую автор называет нормальной, моральной и возвышенной, напротив, представляется не нормальной и аморальной, а возвышенной только в том смысле, что по традиции Бог помещается на заоблачные высоты. Эта гипотеза противоречит христианской морали, а боги Ж. Делёза абсолютно аморальны, поскольку им доставляет удовольствие созерцание людских страданий. Остается надеяться, что приведенная гипотеза не отражает собственной авторской позиции.

Мое внимание к интерпретациям де Сада вызвано прежде всего тем, что садизм и садомазохизм относятся к явлениям некрофильского ряда: даже если соответствующие действия не оканчиваются смертью, то они есть дорога к ней. Причинение боли и страданий, иногда жесточайших, другому всегда представляет собой разрыв живого и торжество тлена, ибо раскалывается, разрушается целое, оно или его части превращаются в прах в физическом, психологическом, нравственном, духовном планах. Мы не должны забывать, что страдания и мучения иногда причиняются ради них самих, чтобы доставить наслаждение мучающему, иногда сексуальное. Некрофильскими я считаю и теории, одобряющие и поддерживающие подобное поведение, принадлежат ли они де Саду, Захер-Мазоху или кому-нибудь другому. Подчеркиваю: одобряющие и поддерживающие, а не те, которые стремятся его познать и объяснить.

Мнение, что де Сад стал кумиром эстетствующих снобов, – отнюдь не преувеличение. Вот что пишет Р. Рахманалиев в предисловии к его роману «Жюстина» (1994 г.): «Великий французский писатель и мыслитель маркиз де Сад предвосхитил интерес западной культуры к проблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротического и сексуально го инстинкта и зафиксировав различные формы его проявления, тем самым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальной стихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арто... и других». Порнографические и в то же время нуднейшие произведения полубезумного (или безумного?!) маркиза выдаются за литературные шедевры, причем принципиально новые, качественно иного измерения, ниспровергающие прежние тексты, а его низменные и грязные влечения, обычно не выходящие за пределы патологических фантазий сексуального маньяка-убийцы, – за настоящую философию.

Так, по мнению Ж. Лели, де Сад, оказывается, был наделен гениальной научной фантазией, что позволяло ему с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Он, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии (наслаждения от боли. – Ю.А.), без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садомазохистских перверсий; и хотя это сооружение оказалось украшенным всеми прелестями поэзии и ораторского искусства, оно, тем не менее, предстало нашему взору в качестве самой что ни на есть скрупулезной и эффективной научной дисциплины 9 . Разумеется, никаких прелестей поэзии и ораторского искусства, а тем более научного, в произведениях де Сада нет и в помине.

Не случайно изделия де Сада практически не используются в сексологии, разве что в качестве эмпирического материала, да и то – очень редко.

М. Бланшо приводит в умиление сцена, в которой героиня де Сада Жюстина подвергается в замке неправедного судьи неслыханным пыткам и присутствующая при этом одна совершенно порочная девица требует, что бы и ее подвергли таким же пыткам. И она получает от них бесконечное наслаждение. Бланшо делает из этого вывод: «И в самом деле верно, что добродетель доставляет людям несчастье, но не потому, что она посылает на них несчастные случаи и события, но потому, что, ежели ты избавился от добродетели, бывшее ранее несчастьем и неудачей станет поводом для удовольствия, а мучения преисполнятся сладострастия». Оказывается, де Сад (по Бланшо), этот «избавленный от добродетелей человек» (Ю.А.), в своих «120 днях Содома» взялся за гигантскую задачу – составить полный перечень всех человеческих аномалий, отклонений, возможностей. Он, чтобы ничему не сдаться на милость, должен испытать все. «Ты ничего не узнаешь, – глубокомысленно цитирует де Сада Бланшо, – если ты всего не узнал, и если ты достаточно робок, чтобы запутаться в отношениях с природой, она ускользнет от тебя навсегда». Эти простецкие сентенции, характерные, кстати, для многих резонерствующих преступников-рецидивистов, приводят автора к вполне естественным для него выводам.

Все это еще и прямое поощрение преступления, причем самого изощренного и жестокого, даже призыв его совершить. Воздержание от него трактуется как робость и неполноценность.

«Для целостного человека, каковой есть человек во всей его полноте, не существует невозможного зла». Он сочувственно цитирует де Сада: «Нужно, чтобы мир содрогнулся, узнав о преступлении, которое мы совершим. Нужно заставить людей краснеть за то, что они принадлежат к тому же роду, что и мы» 10 . Все-таки странно, что никому из исследователей де Сада не пришло в голову, что он во многом предвосхитил гитлеровский нацизм и большевизм, некрофильскую идеологию гитлеризма и большевизма.

Вопреки очевидным мотивам сочинительной активности де Сада П. Клоссовски утверждает, что «настойчивость, с какою де Сад всю свою жизнь исследовал исключительно извращенные формы человеческой при роды, доказывает, что для него важно было одно: заставить человека возвратить все зло, которое он только способен отдать». Это все о человеке, который стремился сокрушить все моральные нормы и дать людям действовать так, как будто этих норм и вовсе не существовало. П. Клоссовски же считает, что де Сад лишь пытался создать утопию зла в противовес утопи ям добра, игнорируя при этом все субъективные некрофильские стимулы, которые детерминировали конструкции де Сада и его поступки в реальной жизни. Следуя непонятно какой логике, П. Клоссовски считает, что смысл утопии зла де Сада состоит в том, чтобы систематически абстрагироваться от скуки, ибо чем чаще скука порождает зло, тем она становится сильнее, когда зло свершилось, подобно тому как за преступлением, если единственной целью человека было это преступление совершить, следует отвращение 11 . Разумеется, никакими исследованиями приведенные соображения не подтверждены, да и не могут быть подтверждены.

Ж. Батай пошел еще дальше, сделав «поразительное» открытие: видите ли, «в противоположность лживому языку палачей, язык Сада – это язык жертвы. Он изобрел его в Бастилии, когда писал «120 дней Содома». В то время с человечеством у него были такие же отношения, какие у человека, угнетенного суровым наказанием, бывают с тем, кто это наказание ему определил» 12 . Во-первых, «герои» упомянутой книги только и делают, что убивают, мучают, развращают, насилуют, но все они, выходит, жертвы. Во-вторых, де Сад угодил в тюрьму за преступления и наказание понес вполне заслуженно. Более чем странно признание Батая, что главная заслуга де Сада в том, что он открыл и продемонстрировал содержащуюся в сладострастном порыве функцию нравственной неупорядоченности. Что такое нравственная неупорядоченность, догадаться невозможно, но по этому поводу стоит упомянуть, что похотливые устремления садовских персонажей четко определены и опредмечены, их эмоции и чувства не выходят за рамки извращенного сладострастия, действуют они по хорошо разработанным планам и прилагают необходимые усилия, чтобы избежать ответственности за свои преступления.

Вообще большинство работ, посвященных Саду, совсем не похожи на научные со стройной системой доказательств. Это, скорее, некие художественные фантазии, отражающие субъективные ощущения авторов, в том числе и таких серьезных, как Батай. Последний, например, утверждал, что желания де Сада нормальны 13 .

Батай приводит обширную цитату из Ж. Жанена о произведениях де Сада: «Перед нами сплошные окровавленные трупы, дети, вырванные из рук своих матерей, молодые женщины, которых душат в конце оргии, кубки, наполненные кровью и вином, неслыханные пытки. Кипят котлы, с людей сдирают дымящуюся кожу, раздаются крики, ругательства, богохульства, люди вырывают друг у друга из груди сердце – и все это на каждой странице, в каждой строчке, везде. О, какой это неутомимый негодяй! В своей первой книге («Жюстине». – Ю.А.) он показывает нам бедную девушку, за травленную, потерянную, осыпаемую градом побоев, какие-то чудовища волокут ее из подземелья в подземелье, с кладбища на кладбище, она изнемогает от ударов, она разбита, истерзана до смерти, обесчещена, раздавлена... Когда автор исчерпал все преступления, когда он обессилел от инцестов и гнусностей, когда он, измученный, едва переводит дух на груде трупов заколотых и изнасилованных им людей, когда не остается ни одной церкви, не оскверненной им, ни одного ребенка, которого он не умертвил бы в приступе ярости, ни одной нравственной мысли, не вымаранной в нечистотах его суждений и слов, этот человек, наконец, останавливается, он глядит на себя, он улыбается себе, но ему не страшно. Напротив...».

Эту выдержку сопровождает комментарий, весьма красноречивый для характеристики представлений некоторых интеллектуалов, присвоивших себе право «утонченного» толкования де Сада и садизма. Эти представления – не только личная позиция, они имеют немалое общественное звучание, они весьма опасны, ибо содержат неприкрытое восхваление преступления и преступника. Суждения о маркизе и его сочинениях совершенно игнорируют психиатрические, психологические (патопсихологические в особенности) и криминологические аспекты личности маркиза, его патологические переживания и влечения. Батай же считает, что люди, как правило, не способны оценить де Сада и его писания иначе, чем это сделал Жанен. По мнению Батая, неприятие, чувство омерзения при смаковании убийств, трупов, надругательств над людьми и т.д. свойственны малодушным людям, которыми движет нужда и страх. Между тем мы это уже много раз слышали от гитлеровских растлителей, которые создавали сверхчеловека, восхваляли смерть и призывали к убийствам.

Некрофильские картины и видения де Сада способны вызвать крайне негативную реакцию у вполне уравновешенных, нетревожных, сильных людей, настолько они противоречат фундаментальным, глубинным ценностям – главным регуляторам человеческого существования и общежития. Некрофильские фантазии де Сада вполне могут быть объяснены с позиций традиционной психиатрической диагностики и симптоматики, даже если скептически относиться к возможностям современной психиатрии. Понятно, что проявления психической патологии способны вызвать тревогу у кого угодно и желание принять адекватные меры защиты.

А. Камю, давний поклонник террористических убийств, «вынужден» признать, что де Сад строил идеальные общества, но, в отличие от своей эпохи, кодифицирует природную злобность человека. Он старательно конструирует град, основанный на праве силы и на ненависти, будучи его предтечей. Согласно формуле де Сада нужно стать палачом природы: «Я ненавижу природу... – цитирует А. Камю де Сада. – Я хотел бы расстроить ее планы, преградить ей путь, остановить движение светил, сотрясти планеты, уничтожить все, что служит природе, и способствовать всему, что ей вредит, короче говоря, оскорбить природу в ее созданиях, но я не в состоянии этого добиться. Если подлинна только природа, если ее закон – только вожделение и разрушение, тогда самого царства человеческого, идущего от разрушения к разрушению, не хватит, чтобы утолить жажду крови, а потому не остается ничего, кроме всеобщего уничтожения. Когда все жертвы отправлены на тот свет и счет их закрыт, палачи остаются в обезлюдевших замках наедине друг с другом. Им кое-что недостает. Тела замученных распадутся на элементы в природе, которая снова породит жизнь. Убийство оказывается незавершенным, а поэтому де Сад мечтает отнять у человека и вторую жизнь» 14 .

А вот как можно очень «изящно» оправдать убийство, восхваляя де Сада. За решение этой «славной» задачи взялись С. Худ и Г. Кроули. По их словам, де Сада помимо воли влекло к размышлениям о преступлении, и в особенности об убийстве. Убийство вызывает почти сладострастные ощущения у его героев, потому что оно – самое низкое, самое запретное из преступлений, которое больше всего возбуждает разум. Но интеллект в данном контексте занят лишь поисками того, как достичь оргазма.

«Де Сад обоснованно начинает с концепции природы как силы, которая не может создавать, не совершая разрушительных актов. Это еще один пример диалектической природы его мышления – подобным же образом он соединяет жизнь и смерть как два неразделимых процесса и видит противоречие в самой основе существования», – глубокомысленно рассуждают указанные авторы. При этом де Садом якобы выдвигаются следующие аргументы: Если природа вовлечена в постоянный процесс обновления, который включает в себя и разрушение, не будем ли мы действовать в соответствии с ее желаниями, продолжая совершать разрушительные деяния? Как может природа разгневаться, когда она видит, что человек ей подражает и делает то, что она сама совершает ежедневно? Де Сад считает, что первоначальное и самое прекрасное свойство природы – это движение. Движение постоянно происходит в природе, но оно представляет собой просто вечную смену преступлений, которые разрушают, чтобы возродить. Результат – это равновесие между разрушением и обновлением. Это равновесие должно быть сохранено: его можно обеспечить только преступлениями; значит, преступления служат природе 15 .

Откуда у де Сада такая страсть к палачеству, такая испепеляющая ненависть к жизни и природе? Чтобы понять это, необходимо исходить из того, что таково его отношение не к жизни и природе вообще, не к жизни и природе как внешним объектам, а к своей собственной жизни и своей собственной природе. Ненависть к жизни и природе других есть лишь проекция своего отношения к самому себе, перенесение на них крайней неудовлетворенности собой из-за страданий и провалов, тягостных переживаний, порожденных мучительными требованиями собственной плоти. И писания, и преступления де Сада представляют собой всегда неудачные попытки избавиться от себя, обратить всю энергию своей ненависти вовне. Его желание истребить и вторую жизнь человека в виде разлагающегося в земле тела выражает стремление полностью, без остатка, уйти от себя, даже если для этого нужно уничтожить саму землю.

Де Сад был глубоко некрофильской личностью и глубоко несчастным человеком. Его отторгала жизнь – он отторгал жизнь. В отторжении жизни, в ее уничтожении состоит стержень, с позволения сказать, творчества де Сада.

1 См.: Крафт-Эбинг Р. Половая психопатия. М., 1996. С. 111-113.

2 См.: Крафт-Эбинг Р. Указ. раб. С. 582.

3 См.: Крепелин Э. Учебник психиатрии для врачей и студентов. Мюнхен, 1909. С. 277-278.

4 См.: Фромм Э. Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии. М., 1992. С. 10-36.

5 Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 33.

6 Юнг К.Г. Психология нацизма // Карл Густав Юнг о современных мифах. М., 1994. С. 244-246.

7 См.: Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 89-90.

8 См.: Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха // Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. М., 1992. С. 195-296.

9 См.: Лели Ж. Садомазохизм Сада // Маркиз де Сад и ХХ век. М., 1992. С. 24.

10 Бланшо М. Сад и революция // Маркиз де Сад и ХХ век. С. 22.

11 См.: Клоссовски П. Сад и революция // Маркиз де Сад и ХХ век. С. 29, 43.

12 Батай Ж. Сад и обычный человек // Маркиз де Сад и ХХ век. С. 105, 109.

13 См.: Батай Ж. Теория религии. Литература и зло. Минск, 2000. С. 256.

14 Камю А. Литератор // Маркиз де Сад и ХХ век. С. 177-179.

15 См.: Худ С., Кроули Г. Маркиз де Сад. Ростов-н/Д., 1997. С. 99.

Об особо опасных преступниках есть смысл говорить только в том случае, если они представляют собой определенную, четко очерченную совокупность, отличную от других групп преступников в силу своих специфических черт. Тогда эта криминологическая группа предстает как социальный и психологический тип, объединяющий в себе всех тех, кто представляет собой наибольшую опасность для людей, всего общества и даже - еще шире - для цивилизации, если иметь в виду тоталитарных преступников, главарей бесчеловечных режимов.

Поэтому возникает неизбежный вопрос: что именно присуще этой группе, отличающей ее от других подобных криминологических формирований, какие преступления, образно говоря, объединяют ее представителей? Насколько устойчивой является данное образование, т.е. давно ли оно существует и каковы ее перспективы в будущем?

Прежде всего следует отметить, что только с помощью уголовного закона, в частности, опираясь на положения ст. 15 УК РФ, невозможно выделить категорию особо опасных преступников. Уголовный закон вообще не выделяет какие-либо категории (или типы) преступников, что вряд ли заслуживает положительной оценки. Наряду с этим бывает трудно разрешить такую криминологическую проблему, как отнесение конкретного человека к особо опасным или иным криминологическим типам преступников. Нередко это можно сделать лишь в результате тщательного изучения совершенного им преступления и, что очень важно, его личности.

Особо опасные преступники - это, во-первых, убийцы (осужденные за убийства), и их всех объединяет высокий, даже наивысший уровень агрессивности, она составляет ядро, основу их личности. Эти преступники могут быть еще и корыстными или (и) честолюбивыми (властолюбивыми) сверх всякой меры, но все-таки такая агрессивность и нацеленность на убийство характеризует их в первую очередь. При этом не имеет значения, своими руками они убивают или организовывают, направляют, стимулируют на убийство других. О многих, даже большинстве из них можно сказать, что они являются некрофильскими личностями. Как раз поэтому подобные люди прибегают к убийствам, которые ощущаются ими как наиболее привлекательные, эффективные и желанные способы решения их жизненных проблем. Поэтому далеко не каждый, совершивший убийство или иное (в соответствии с ч. 5 ст. 15 УК РФ) особо тяжкое преступление, может быть отнесен к числу особо опасных преступников.

У некоторых убийц из числа особо опасных преступников, например у наемных, убийство становится основным или даже единственным источником получения средств к жизни, у других - способом захвата власти. Среди особо опасных убийц значительна доля лиц, у которых агрессивность переплетается с жестокостью, нередко изощренной и чрезвычайной; во многих случаях причинение страданий и мучений кому-то, даже множеству людей просто не принимается во внимание, об этом просто не думают.

Во-вторых, из сказанного следует, что не все виновные в совершении преступлений, отнесенных законом к категории особо тяжких, являются особо опасными преступниками. Из числа убийц к ним относятся те, чьи деяния квалифицируются по ч. 2 ст. 105 УК РФ. Но не всех, осужденных в соответствии с этой статьей, можно признать особо опасными преступниками. К ним бывает трудно отнести всех тех, кто совершил убийства по мотиву кровной мести, в составе группы лиц, из хулиганских побуждений. Это не значит, что всех других безусловно можно считать особо опасными, в каждом случае необходим скрупулезный анализ личности виновного и мотивов его поведения.

В-третьих, отдельные лица, совершившие преступления из категории тяжких, тоже могут быть названы особо опасными, например те, которые осуждены за серийные изнасилования или серийные насильственные действия сексуального характера, серийные сексуальные преступления против детей и подростков и некоторые другие.

Приведенные здесь соображения делают необходимым назвать обобщающие характеристики личности особо опасного преступника, каждая из которых или их совокупность позволят отнести данное лицо к названному криминологическому типу. Такими признаками могут быть:

1) причинение исключительного вреда человеку (людям), обществу, общественной нравственности, веками устоявшимся этическим представлениям;

2) наивысший уровень агрессивности, часто сочетаемой с особой жестокостью, равнодушием к страданиям и мучениям других людей, презрением к ним;

3) устойчивость такой агрессивности, совершение не одного особо тяжкого преступления, а нескольких, иногда множества, когда жертвами становятся даже не сотни, а тысячи, миллионы людей, ставших жертвами тоталитарных правителей. В других случаях наряду даже с единичным случаем особо опасной агрессии имеют место и другие, менее опасные;

4) некрофильский характер личности виновных в подобных деяниях и самих деяний;

5) наличие расстройств психической деятельности в рамках вменяемости различного генеза, в других случаях у исследуемых личностей наблюдаются акцентуации характера. Психические аномалии и акцентуации способствуют преступному поведению.

Необходимо отметить очень важное обстоятельство: особо опасные преступники чрезвычайно редко считают себя виновными и готовыми искренне покаяться в своих злодеяниях. Они обычно глухи к обвинениям, упрекам и даже проклятиям, точно так же, как были равнодушно презрительны к мольбам, страданиям и стенаниям своих жертв. Подобное отношение к содеянному выдает их ощущение, даже убежденность, обычно бессознательные, в правильности и, более того, полезности совершенного ими (например, серийные убийцы проституток), некоторые вообще не считают его преступным (например, тоталитарные преступники). Между тем отношение к общеуголовным особо опасным преступникам со стороны других общеуголовных преступников, особенно если жертвами первых были дети и подростки, является, как правило, крайне негативным. В местах лишения свободы они выталкиваются на нижнюю ступень неформальной тюремной иерархии, их презирают, преследуют, избивают, подвергают сексуальным издевательствам, держат в качестве изгоев. Одним словом, такие преступники активно осуждаются всеми, даже тоталитарными особо опасными преступниками.

Однако другие общеуголовные особо опасные преступники обычно не находятся на положении отверженных и униженных. Если они обладают авторитетом среди преступников (в условиях свободы или в местах ее лишения) и (или) значительной физической силой, то находят себе достойное место в криминальной иерархии. Их могут даже бояться. Представители преступной среды, естественно, не задумываются над степенью общественной опасности таких лиц.

И у общеуголовных, и у тоталитарных общественно опасных преступников начисто отсутствует чувство вины, они вообще находятся далеко от самих границ нравственности во всех тех случаях, когда хоть как-то затрагивается стержень их бытия: доминирующая идея о мести женщинам, уничтожении врагов "их" религии, захвате и удержании власти и т.д. Иными словами, они, как правило, не одномерны, правда, какая-то часть их личности и мотивов поведения может превалировать над всеми остальными. Поэтому, например, тираны и убийцы своего народа могут быть неплохими отцами, скромными, даже слишком скромными в быту, умелыми и обходительными в светском общении, ценителями искусства и т.д.

Соприкосновение с общеуголовными особо опасными преступниками, особенно с серийными убийцами, может вызвать омерзение, отвращение, страх, ужас, негодование и другие эмоции, резко отталкивающие от них и поэтому препятствующие их научному познанию. Но в то же время появляется ощущение контакта с чем-то огромным, грозным, таинственным, даже потусторонним. Это совершенно естественно, поскольку они постоянно общаются со смертью и даже являются ее символами и послами. За редкими исключениями смерть всегда вызывала подобную реакцию. Ее носители тоже.

Однако далеко не все общеуголовные особо опасные преступники, особенно если в них пристально всматриваться, выглядят грозными или таинственными. Среди них оказывается много никчемных личностей, жалких неудачников, измученных собственными проблемами и провалами, постоянными мыслями о своем ничтожестве и ненужности. Поэтому мотивом их преступного поведения становится попытка хоть как-то утвердить себя, прежде всего в собственных глазах, защитить свой социальный и биологический статус, унизить, а еще лучше уничтожить тех (обычно женщин), которые воспринимаются ими как источник бед и жизненных катастроф. Не случайно разъяснение им их собственных мотивов совершенных злодеяний для них весьма болезненно, они всячески стремятся уйти от признания себя источником таких действий.

Совсем иначе выглядят те террористы, субъективный смысл преступного поведения которых заключается в защите своей единственно верной религии или (и) своей находящейся в опасности Родины. Многие из них даже во время следствия, суда и отбывания наказания стараются держать себя более или менее достойно, даже рисуясь в этой роли, доказывая всем и себе, что их дело - правое. Примерно так же ведут себя державные преступники, всем своим видом тоже утверждая свою правоту. Подобным образом вели себя некоторые немецко-нацистские преступники на Нюрнбергском процессе, Саддам Хусейн на суде в Багдаде.

Как следует из предыдущего изложения, я исхожу из существования двух основных подтипов особо опасного преступника: тоталитарного и общеуголовного. Первые совершают преступления ради торжества пропагандируемой идеологии, в том числе религиозной, захвата и удержания власти, подавления оппозиции и террора в отношении собственного населения, захвата и оккупации чужих земель. Это более или менее однородная группа, но и среди них следует выделить религиозных фанатиков, военных и политических (государственных) особо опасных преступников. Следовательно, среди них заметны: 1) преступления на почве религиозного фанатизма; 2) агрессивные войны, оккупация чужих территорий, геноцид и экоцид, преступления против мирного населения, военнопленных, применение запрещенных средств и методов ведения войны; 3) преступления против политических противников, глобальный террор против своих же граждан и особенно оппозиции. Названные преступления составляют основную группу деяний, совершаемых тоталитарными особо опасными преступниками.

Общеуголовные особо опасные преступники представляют собой не менее пеструю картину. Их можно разделить на две группы: на тех, которые совершают убийства, в первую очередь серийные, из корыстных побуждений, и на тех, которые убивают (особенно детей), насилуют, учиняют насильственные действия сексуального характера, развращают детей и подростков в силу глубинных интимных и психотравмирующих переживаний, защищая свой социальный и биологический статус, уничтожая тех, кто олицетворяет для них угрозу.

Можно ли отнести к числу особо опасных преступников тех лиц, которые совершили деяния, относимые уголовным законом к числу особо тяжких преступлений, но они не убивали, не совершали серийных изнасилований или развратных действий против детей и подростков? Полагаю, что такие личности не являются особо опасными, поскольку никого не лишали жизни и не допускали сексуальных деяний, вызывающих весьма суровую нравственную реакцию общества. Думается, что даже террористический акт, не приведший к человеческим жертвам и задуманный как не опасный для людей, не следует считать особо опасным. Соответственно, совершившие их лица не могут быть отнесены к особо опасным преступникам. Поскольку же в наших рассуждениях появился новый термин - особо опасные преступления - следует пояснить, что к их числу следует относить те, которые названы выше. Понятно, что особо опасные преступления совершаются особо опасными преступниками.

Особо опасное поведение иногда имеет место как импульсивное, как реализация некоего инстинкта, глубоко заложенного в человека и представляющего собой безусловно "животное" поведение, унаследованное от антропоидных предков. Оно совсем не опосредовано социальными нормами современной цивилизации и нередко представляет собой возвращение древнейшего опыта решения различных жизненных проблем по архетипическим механизмам. Человеком овладевает его давний друг и враг - внутривидовая агрессия в форме едва ли сколько-нибудь сублимированной реакции социальной защиты. В раздражающих ситуациях, прежде всего, должна присутствовать угроза самой почитаемой ценности - своему "Я" и своей жизни. Враг или его муляж могут быть выбраны и произвольно, и целенаправленно в результате их поиска, они могут быть абстрактными в виде некоего символа или конкретными.

Поведение особо опасных преступников мотивируется сложными и переплетающимися явлениями и процессами, носящими преимущественно бессознательный характер. Чаще всего такие лица не понимают истинных источников своей преступной активности и не всегда хотят знать об этом. Такая позиция неудивительна, потому что путешествие в собственные психологические глубины, даже в чьем-то сопровождении, всегда пугает человека - ведь там он может встретить монстров и других страшных персонажей, созданных его болезненными переживаниями и порочными влечениями, в которых стыдно признаться самому себе.

Мы не сможем должным образом понять мотивацию особо опасных преступлений, если не рассмотрим структуру человеческой психики. Вначале это будет анализ на индивидуальном уровне, но этот уровень важен в первую очередь, поскольку всегда действует конкретный человек под влиянием тех или иных потребностей, влечений, желаний. Я присоединяюсь к мнению К.Г. Юнга, что человеческая психика (он называл ее душой) состоит из трех частей: сознания, индивидуального (личного) бессознательного и архетипизированного индивидуального бессознательного.

Как известно, сознание есть только у людей и оно появляется только в результате их общения друг с другом и восприятия различных ценностей, правил и норм, которые регулируют их жизнь и каждодневное поведение. Сознание выступает контролером нравственности и регулятором нравственного поведения, но при этом самые опасные преступления, например государственные, могут готовиться и осуществляться вполне сознательно. Сознательной (в своей существенной части) является деятельность общественных и государственных институтов, но и от них очень часто ускользает глубинный смысл собственных же действий, особенно если они социально значимы.

По терминологии К.Г. Юнга, можно сказать, что тот опыт, который вытеснен в силу его аморальности, в силу того, что он включает в себя какие-то порочные, грязные влечения, называется Тенью. В ней могут быть "записаны" сами аморальные нормы, как бы разрешение творить зло, а еще потребности и влечения нравственно порицаемого характера, например педофильные или крайне агрессивные.

Например, изучение мною причин убийств детей показало, что убийцы в детстве были жертвами жестокого обращения, их постоянно унижали и избивали. Переживания об этом стерлись из сознания, но прочно сохранились в индивидуальном бессознательном, где они начали вести автономное, независимое от внешних обстоятельств существование. Но затем, при провоцирующих обстоятельствах и обычно в состоянии опьянения, они приводили к поведенческому взрыву. Его глубинный и бессознательный смысл заключался в преодолении тяжких и болезненных, но бессознательных переживаний и символическом самоубийстве: убивая другого ребенка, преступник старался стереть переживания о своем трагическом детстве, уничтожить ребенка как символа своих несчастий.

На протяжении всей истории человечества сложились такие архетипические образы (людей, идей, действий), которые невозможно устранить из нашей жизни. Они находятся где-то в глубинах социального и психологического бытия и всплывают лишь при подходящих для этого условиях. Они отнюдь не только порицаемы, среди них есть более чем общественно полезные, например матери-Родины и ее защиты. Порицаемые образы сосредоточены в Тени, и это, в первую очередь, насильственные способы решения социальных проблем, идеи захвата чужих территорий или власти любой ценой, порабощения или даже уничтожения иных социальных, религиозных или этнических групп и т.д. Такие образы активно и повсеместно реализовывались в древности и последующие века, но совершенно несовместимы с современной цивилизацией, ее принципами и нормами. Этот вытесненный опыт, часто именуемый первобытным варварством, исключительно живуч и время от времени проявляет себя в тоталитарных режимах, идеях и действиях государственных некрофильских преступников, совершающих особо опасные деяния против мира и безопасности человечества.

Возвращение вытесненного, но не уничтоженного опыта можно наблюдать и в индивидуальной жизни. Я полагаю, что инцест и педофилия, например, тоже детерминируются упомянутым древним источником. Тогда, в первобытном человеческом сообществе, люди вступали в сексуальные контакты по совершенно иным правилам, дети, подростки и кровные родственники были так же доступны, как и другие лица.

Тень часто смешивается с групповым нарциссизмом, опасность которого известна, и определяет поведение, что обычно используют тоталитарные преступники. Если козла отпущения ищет и находит группа и тем более толпа, это, как правило, исключает критичность и индивидуальную ответственность. Главари тоталитарных режимов активно подталкивают к тому, чтобы человек растворялся в коллективном движении и коллективной ответственности, чтобы он не осознавал зло, несчастья и провалы как "свое зло, свои несчастья и провалы", чтобы он всегда искал их причины в других. Этими другими в нашем мире обычно выступают национальные и расовые меньшинства, представители других культур, и особенно религиозных.

Тень и эго можно считать противоположностями только в том случае, если допускать, что последнее представляет собой лишь то, что объективно приемлемо, этично, одобряемо. Однако, как известно, зло вполне может быть осознанно творящим, но скорее всего, оно постоянно подпитывается Тенью. Есть основания думать, что Тень формирует глубинные, смысловые уровни мотивации, а эго - внешние, видимые, предметные. Если человек (или общество) захочет подавить теневые импульсы, это у него может не получиться, поскольку он недостаточно знаком с содержанием своей Тени и со способами воздействия на нее, если он вообще не понимает, откуда, как и почему у него возникают порицаемые желания и влечения, если Тень воспринимается как враг или чужой из внешнего мира, а не элемент его собственной личности.

Когда теневая энергия сосредоточивается на других - чужих, которые также являются архетипами, сама Тень становится чуждой частью личности. Она как бы выталкивается из нее, но освободиться от нее невозможно. Поэтому ее энергия будет все время питать поведение, иначе вновь возникнет исчезнувшее, казалось бы, чувство вины, которое опять будет терзать человека и расщеплять его личность. Вот почему всегда так актуальна борьба с противником или с тем, в ком видится противник. Нельзя надеяться на то, что, уничтожив врага, Тень успокоится, и личность, обретя уверенность, сольется с идеальными ценностями, - человек, "мучимый" Тенью, все время будет искать новых врагов. Это более чем убедительно продемонстрировали деятели тоталитарного режима в СССР, которые, не останавливаясь, переходили от одного противника к другому. Устранение каждого из них приносило облегчение и удовлетворение и тоталитарному обществу, и отдельным людям.